О чувствах наших...

"Я вожу машину, а мой отец ездил со мной в автомобиле лишь однажды.

Мне было девять, брату было семь, когда пьянство и побои отца привели к тому, что наши родители разошлись.

Я давно переехала в другой город, и заезжаю к нему по нескольку раз в год, когда приежаю к маме и брату. Однажды папа пропал.

Мой брат пытался его разыскать в течение нескольких месяцев, но безрезультатно. Приехав в родной город, я возращалась с какой-то вечеринки, ехала мимо дома отца и решила зайти. Он был дома. Трезвый. Уже дня три (за многие годы я научилась определять продолжительность его разнообразных состояний).

Небритый, нестриженый, высохший до костей. Трехмесячный запой у очередной «подруги» превратил его практически в скелет. Судя по значительно уменьшившемуся гардеробу и отсутствию в нем приличной одежды, все, что можно, было пущено в «дело». Само собой, по окончании финансов личная жизнь его вновь разладилась, и он вернулся к себе домой. Квартира напоминала кинокартины послевоенного времени.

Я задохнулась от боли, горя, жалости и других эмоций, которым не могу подобрать слов и сейчас. Он просил денег. Требовал. Я сказала нет. Он злился, говорил, что они нужны ему на еду, но я много раз за последний десяток лет слышала это, и в первый раз не захотела дать ему денег. Я и раньше знала, что он тратит их на алкоголь, но в этот раз просто не смогла. Он согласился пойти со мной в магазин в пяти минутах ходьбы от его дома. Меня трясло, я была в легком ярко-красном пальто поверх вечернего туалета, в лаковых сапогах на высоченных каблуках, предательски скользящих по декабрьскому льду. Я опиралась на его руку, а его колотило от истощения, холода и голода. Мы являли собой шикарную пару – я, пышная дива при укладке и макияже, и он, худющий, в старой одежде, напоминающий бомжа.

Я не знала, что нужно купить. Он попросил пару банок консервов и хлеба. Это было нестерпимо. В этом магазине старого советского образца, где все товары разбросаны по отделам, его хорошо знали, и с удивлением взирали на меня. Я попросила продавщицу дать нам хлеба, консервов, сахара, пельменей, замороженных овощей, гречки, риса и т. д. Пока она все складывала, в магазин зашла группа молодых людей, которые с отвращением шарахнулись от моего отца. Он не обратил на это внимания, а мне хотелось его защитить, закричать, что это мой отец, что он человек, что на него нельзя так смотреть.

Папа тихонько спросил что-то насчет колбасы и кофе. Получив разрешение, он вел себя как требовательный взрослый покупатель и одновременно ребенок, дорвавшийся до сладостей. В пакет отправилась колбаса, сосиски, кофе, масло, пара килограммов печенья, папиросы, что-то еще. Мы еле донесли пакеты, я попрощалась с ним, взяв клятвенное обещание поехать завтра со мной к врачу.

Я вернулась в машину. Закрыла двери. Я не знаю, сколько я прорыдала в темноте. Меня трясло от боли, ярости, стыда, вины, жалости к нему и к себе. От любви и тоски по тому отцу, которого я помнила. Я твердила себе, что делаю, все, что могу, что невозможно исправить взрослого человека, что он сам выбирает себе такую жизнь, что я не виновата, но сама себе не верила и продолжала рыдать.

Наутро я повезла его к врачу. Кодироваться. Он восхищался моей машиной и естественно, как бывший водитель, всю дорогу критиковал мою манеру вождения, а я вспомнила, как он учил меня ездить на велосипеде.

Мне было почти восемь лет. Мой брат, младше меня на год и восемь месяцев, еще в четыре года потребовал, чтобы у его детского велосипеда открутили дополнительные колеса. В шесть лет он ездил уже на настоящем взрослом велосипеде «Салют» и дразнил меня неумехой. Я была старшей, гордой, но жуткой трусихой, но все же попросила отца научить меня ездить.

Мы поехали на ближайший стадион, я сидела сзади на багажнике, обнимая папу. «Держись!» крикнул он мне, когда мы понеслись вниз с горки. Притаившийся в траве камень прервал наш стремительный спуск, папа перемахнул через руль, я грохлась на землю, велосипед отлетел в сторону. Через пару минут, разыскав в траве свои очки и убедившись, что со мной все с порядке, папа приступил к осмотру железного коня. Что-то случилось с шинами, но камеры были целы. Раздобыв где-то веревку и проволоку, папа замотал раны пострадавшего велосипеда – у него золотые руки, он умеет делать мебель и ремонтировать все на свете - и убедил меня, что на стадионе никаких горок нет. Не знаю, как он заставил меня «сесть в седло» - наверное, я подчинилась, не оправившись от шока.

Часа полтора он держал велосипед сзади за багажник, бегая по стадиону, пока я овладевала умением держать равновесие на этом чуде техники. Я перестала бояться. Отцу приходилось бегать все быстрее. «Папа, я еду!!!», восторженно закричала я, уверенная, что он меня подстраховывает. Обернувшись, я увидела, что он стоит за добрую сотню метров от меня, и, улыбаясь, машет мне рукой. Ополоумев от такого развития событий, я немедленно грохнулась на землю. Но уже было ясно, что я научилась.

Поднявшись на злополучную горку, я села на велосипед и поехала домой, оглядываясь, чтобы убедиться, что папа идет за мной следом.

Я умею ездить не велосипеде. Еще я вожу автомобиль. Хочу научиться пилотировать самолет.

Папа, я еду! На велосипеде, на машине, по жизни. И еще: Я люблю тебя, папа." (оригинал http://pskovityanka.livejournal.com/5466.html )