Ты мне не снишься, я тебе тоже

Странная штука - человеческий мозг. Такие у него пируэты бывают, непредсказуемые.

Попалась мне намедни на глаза сводка популярных в России имен для мальчиков. В первой десятке - Матвей, Егор... Удивительно – лет 30-40 назад почти никому не приходило в голову так детей называть. Автоматически пытаюсь сообразить, много ли было в моей жизни Егоров и Матвеев. И тут сама собой начинает раскручиваться ниточка воспоминаний.

За все свое детство и юность знала только одного Егора.. А фамилия его - ну, пусть будет Лапин. Егор Лапин.. где же это было? Ах, кажется, в Алжире, когда я там жила с родителями по время отцовской долгосрочной командировки. Ну да, в Алжире. Мне было лет 9? Он мне ведь очень нравился, этот мальчик - ну, так, как может нравиться мальчик в 9 лет. Я с ранней юности постоянно пребывала в состоянии влюбленности в кого-то, реального или киношного. Это было необходимым условием игры . Куда бы я не переезжала, ни приезжала, я везде выбирала "жертву", по которой я буду вздыхать в ближайший период времени (конечно же, тайно!) Разумеется, абы кто не годился на эту роль. А Егор Лапин был симпатиииичный! Но как он выглядел, помню очень смутно, если вообще помню - так, размытая картинка.

От нечего делать - дома же сижу, болею) набираю в гугле: "Егор Лапин". Выпадает несколько ссылок, в том числе с "Одноклассников". Лезу в первую - нет, не он. Лезу во вторую, и там - подумать только! Секунду назад бывшая размытой, картинка моментально обретает четкость: конечно же, я прекрасно помню его лицо! Пишу: "Привет! Вы не жили в Алжире в детстве?" Оттуда ответ: "Нет". Озадачена. Лицо-то я вспомнила, я не могла его раньше не видеть. Это абсолютно точно тот Егор Лапин, в которого была по-детски влюблена (пару месяцев? полгода? ).

Но где тогда, если не в Алжире? Никаких мыслей. Действую просто по логике: называю пионерлагерь, в котором провела по две смены в 1979м и 80м. Бинго! Да!

Но он меня помнит плохо. Или просто из вежливости так говорит, а на самом деле совсем не припоминает. Спрашивает, кого я еще помню. Морщу лоб. Ну вот, моя подружка Таня, она дочка маминой подружки тети Тани, тут я, не ошибусь, без вопросов. И фамилия очень запоминающаяся, немецкая. Да, конечно, он такую помнит. А эту? Нет, эту нет. Шлет ссылку на фото из лагеря, где он с другой девчонкой - боже мой, и ее помню! И в лицо, и по фамилии - ну конечно! Алька! И тут же всплывает в памяти следующая персоналия: а Олю Савченко ты знал? А как же, говорит, Оля была -дочка родительских друзей. А я немедленно же вспоминаю, что Оля училась в физматшколе и нас всех учила играть в преферанс - тогда это был высший пилотаж для нас, полудетей, полуподростков. Оля имела двух постоянных компаньонок для пульки - их имен-фамилий не получилось вспомнить, а вот образы - отчетливо. Одна - маленького росточка, с хвостиком, а другая - крупная, смешливая, у нее еще фирменная шуточка была: "Не смейте трогать мое толстое брюшко!" Удивительно, откуда это все берется, где оно лежало почти 35 лет - ведь с тех пор никто не доставал с полки коробки с этими старыми фильмами…

Загружаю на сервер свою школьную фотографию - вот, теперь и Егор меня узнает. И пошло - поехало дальше... Кидает мне гугловскую 3D карту, на которой заросшая подлеском территория пионерлагеря. Сразу всплыло в памяти расположение построек, включая столовую, пионерскую комнату, плац для подъема флага, корпус кружков, сортиры типа "очко" и умывальники с холодной водой в рядок под навесами... ну все! Даже дырку в заборе, через которую сбегали в лес или в соседнюю Верею за мороженым (ну, это у кого были деньги).

Надо же - я помню, как звали начальника лагеря! Абрам Давыдович Голдовский! И как он выглядел!

«Да-да», - пишет мне в чате Егор, - помнишь, у него же внук в нашем отряде был, Стасик? Как же не помнить Стасика, помню!

А дежурства по лагерю? Было несколько постов на выбор: столовая, пионерская комната-музей, главные ворота и чистка картошки (на лагерном жаргоне просто "картошка"). Самым престижным было дежурство "на воротах". Только здесь можно было знатно почесать свое ЧСВ - чувство собственной важности, встречая прибывающие машины с почтой, с продуктами, а иногда - чьих-то родителей, приехавших навестить. Вообще-то посещения вне родительского дня (1 в смену) были запрещены, поэтому чужие визитеры были редкими гостями по особым поводам - обычно болезнь или день рождения. Посещения были так строго регламентированы, потому что пионергалерь принадлежал геологическому НИИ. Летом практически все родители были "в полях" - то есть, на несколько месяцев полевого сезона уезжали далеко-далеко от Москвы, от семьи. Поэтому в лагере не было дней посещений и пересменков между сменами: большинство детей безвылазно находились там все три смены подряд, и чужие родственники с набитыми жратвой сумками были бы очень травматичным явлением.

Да, так вот, значит, дежурить на воротах было престижно: морда кирпичом, стой-кто-идет, к кому да почему. Даже форма одежды была "пионерская-парадная" - синий низ, белый верх, красный галстук. На этот пост брали двоих, самых ответственных. А самым халявным было дежурство по пионерской комнате, совмещенной с музеем лагеря. Туда и в плохую-то погоду никто не ходил, а уж в хорошую - и подавно. Поэтому вся работа являлась сплошным оттягом на дерматиновом диванчике с книжечкой, либо за болтовней с напарником. Но за понты и халяву нужно было платить: никогда, ни при каких условиях на флаг за отличное дежурство по лагерю не вызывали тех, кто был на воротах и в пионерской. Нет, ну разве что первые танк остановили бы грудью там, на воротах, а вторые спасли бы знамя дружины из пожара.

Вне военных действий вызывали «на флаг», как и положено было в советском обществе, героев труда. А это либо столовая, либо картошка. Столовая была самым ненавистным дежурством: ну кому охота четыре раза в день убирать объедки с тарелок в баки для отходов, вонючими скользкими тряпками мыть столы, а потом еще и полы драить в огромной столовой? День в помойку, кроме разве что тихого часа. После ужина, когда все уже на танцах или режутся в пинг-понг, ты еще час трудишься, как раб на галерах. Сомнительное удовольствие за "минуту славы" на подъеме флага, да и то, за это нужно было драить резвее всех. Но если захотел, скажем, на ворота, а тебя туда не выбрали - ты автоматом отправлялся именно в столовку.

Зато дежурство на картошке собирало "неформальную элиту". Да, оно было не так, чтобы легким: три часа подряд просидеть под навесом вокруг огромных баков, в которых в ледяной воде полоскалась картошка, очищенная картофелечистильными машинами. Понятное дело, после механической чистки клубни были чистыми лишь условно: им нужно было выковыривать глазки, срезать темные бочки и подгнившие пятнышки, убирать с них остатки кожуры. Сидеть приходилось на низких табуреточках, поэтому к концу дежурства затекала спина и все руки были в цыпках. Но зато! Зато картошка считалась геройством и практически гарантированно означала вызов "на флаг". Нематериальная мотивация тогда была не пустым звуком, не то, что сейчас. Опять же - можно было сидеть на свежем воздухе под навесом, а не дышать сомнительными столовскими запахами. Опять же - можно было петь песни хором и травить байки по кругу. И еще немаловажное: с утра выпил – весь день свободен, то есть, «картошечники», отстрелявшись в перерыве между завтраком и обедом, дальше могли быть свободными, как ветер в Африке. Это было круто! Заметим еще, что Егор Лапин обычно просился на картошку – ну, так и я тоже, а как иначе. Он классно пел, кстати.

Ой, а вот в «одноклассниках» фотка, где он в броске тянется за мячом - как же я могла забыть? Ведь Егор всегда стоял на воротах за команду нашего отряда. А я, само собой, неизменно находилась в первом ряду его болельщиков, срывая глотку на каждой атаке соперника: «Ла-пин! Ла-пин! Е-гор! Е-гор!».

В каком-то из тех лет моя сестра выходила замуж. Мы тогда только что вернулись из Алжира, и в числе прочих невиданных заморских диковин привезли чемодан кримплена. Кримпленовый купон с крупным цветочным рисунком или отрез шелковистого синтетического трикотажа были на ту пору шикарным подарком для любой подруги или родственницы. А специально к свадьбе сестры мама сшила два платья по немецкому журналу Neue Mode, оттуда же, из Алжира привезенному. Одно платье - из черного струящегося трикотажа, с невероятным декольте спереди и на спине, открытыми плечами, длинное «в пол», с роскошными розовыми орхидеями по низу - для себя. И платье в стиле «Фройляйн» - из кримплена в мелкий горошек двух цветов, красного и черного, - для меня. Само платье было черным, а оборки пышной юбки, рукавов-фонариков и вставка –кокетка с беленькими пуговками – из красной ткани. Швейной машинки у нас тогда не было, поэтому мама шила оба платья на руках, швом «назад иголку». Помню, что она в последний момент наспех вытаскивала стежки наметки - такси уже ждало у подъезда. Мама все делала в последний момент, сейчас это называется модным словом «прокрастинация». Собственно, и я такая же. Несмотря на остатки наметки и корявые местами швы, платья смотрелись фантастически - как что-то из другой, западной жизни. К моему фройляйнскому платьицу мне выдали невероятные, моднючие сабо из черной кожи с клепками на высокой деревянной платформе. Можно было лихо прокручиваться на этих платформах, при этом юбка раскручивалась широким «солнышком». О, это был экстаз, апофеоз девчачьего счастья: садиться в нереальном заграничном платье и сабо в бледно-желтую «Волгу» с шашечками, а рядом отец в парадном светлом костюме и мама в прикиде кинозвезды. Мама еще тогда не знала о своей болезни, и до их развода оставалось еще лет пять. Мы погрузились в машину, тронулись, мама подвинулась ко мне на заднем сиденье и вдруг: «Ой!» Громко так, как будто ее укусил кто-то. Прощупывает рукой платье, и со смехом достает откуда-то из шва притаившуюся портновскую булавку. Веселья у нас по этому поводу было - на всю дорогу до ЗАГСа. Пожалуй, это был едва ли не единственный мамин опыт в амплуа портнихи.

К чему это я все? Ах, да. Вот как раз после свадьбы сестры меня в лагерь и отправили, а платье я взяла с собой. Оно было там необходимо - ведь в лагере в обязательном порядке два раза в неделю устраивали танцы. Кажется, тогда это еще не называлось дискотекой, а может, уже да. ВИА «Самоцветы», Юрий Антонов, «Синяя птица»… Нужно ли говорить, что у меня оказалось самое шикарное платье во всем лагере, а мои сабо приходили выпрашивать на вечер девочки аж из второго отряда! Девушка я и тогда была крупная, в 10 лет носила 36-й размер обуви.

Но нет, я не могла поделиться этим чудом даже на вечер - мне нужно было выглядеть на все сто! Ведь там будет он, Егор!

Перед танцами мы делали «макияж». Для этого грифели голубых и зеленых цветных карандашей натирали в мелкий порошок лезвием острого перочинного ножичка и кусочком ватки наносили на веки, как тени. Подводили глаза черным карандашом марки «Живопись» - только такой карандаш, будучи размоченным слюнями, давал яркую красивую линию. Ну, а тушь была далеко не у всех. Самые запасливые девочки задолго до лагеря откладывали копеечки сдачи с хлеба и мороженого «с розочкой» за 19 копеек, чтобы купить брусочек твердой ленинградской туши для ресниц в картонной коробочке. Стоила она копеек 50, кажется, и была похожа больше всего на гуталин. На нее нужно было плюнуть, потом пошоркать прилагавшейся щеточкой и - вуаля! - можно наводить красоту. Рисовала я с ранних лет неплохо, и макияж у меня получался «на ура». Поэтому я не только красилась перед танцами сама, но и щедро делилась талантом с подружками. Мои услуги пользовались популярностью, и я по праву этим гордилась.

Еще у нас была в отряде девочка, Марина Магдасиева, мама ее работала - представляете? - парикмахершей, а не то, что у большинства из нас - геологом. Марина умела красиво причесывать и даже делать совсем настоящие стрижки. За это Марину уважали едва ли не больше, чем меня за мое искусство визажа. А я была очень честолюбивым ребенком, и не могла вынести, когда кто-то что-то делал лучше меня. Поэтому однажды я не вынесла и прежде, чем успела сообразить, чем это аукнется, гордо ляпнула:

- А я и сама могу кого хошь подстричь не хуже Маринки.

- Да ладно! - изумились девчонки, - А что ж ты раньше молчала?

- Не, ну а что я буду хвастаться…

И тут произошло то, чего я не ожидала: все стали требовать пруф. Я-то надеялась просто по умолчанию застолбить себе место в пантеоне лагеря, полагая, что никто не станет проверять. В самом деле, крашу-то я всех вон как здорово! Но народ жаждал зрелищ.

- Да у меня и ножниц-то парикмахерских нет… - вяло попыталась возразить я.

- Ничего, мы у Маринки возьмем! Марин, дашь? - Добрая Марина согласно закивала.

Осталось выбрать модель. Вызвалась та самая Таня с немецкой фамилией, дочка маминой подруги. У Тани были великолепные каштановые волосы, густой волной спускавшиеся до талии. Я уже пожалела, что не держала язык за зубами.

- Тань, ты чего? Ты что, хочешь это обрезать? - с ужасом промямлила я.

Но Таня в меня верила. Сначала она настаивала, чтобы отрезать волосы до плеч, но от этого предложения мне стало дурно. В конце концов, не показывая истинной причины своего нежелания, я уговорила отважную Таню не расставаться с таким сокровищем, а просто красиво подровнять по низу. Оххх… я и сейчас краснею, когда вспоминаю то, что было потом. В общем, исправлять все пришлось Маринке. В итоге Танина грива стала чуть ниже лопаток, зато идеально ровная. Когда в родительский день приехала Танина мама, она сильно удивилась:

- Вот это да, расти коса-не вырасти? Ты же не хотела укорачивать?

Но Таня была настоящий друг, она ни словом не обмолвилась маме про мой оглушительный провал. Мол, просто захотелось подкоротить - жара на дворе, спина потела, да и купаться неудобно. Надо сказать, что остальные девчонки тоже не особо долго меня подковыривали потом из-за этого случая - в лагере время долгое, событий много, и то, что было в прошлую субботу, сегодня уже засыпано кучей новых впечатлений.

Танцы у нас проходили в клубе - такой же деревянный домик, как и наши корпуса, только попросторнее. И бывали эти танцы быстрые и медленные. Медленных было мало. 4-5 быстрых, один медляк. Всего три или четыре медленных песни за вечер, и очень хотелось провести их так, чтобы не было потом мучительно больно за бессмысленно потраченное время! Танцевали их, разумеется, по-пионерски: никаких там тебе повисаний на партнере и рук, блуждающих в районе девичьей попы! Мальчик держал девочку строго за талию с двух сторон. Девочка помещала руки строго на плечи мальчику. Дистанция на вытяную руку. В этой позиции пары переминались под музыку, особо смелые при этом отваживались смотреть друг другу в глаза, а не в сторону. Но в наших детских фантазиях это был предел эротизма! Конечно, я мечтала о том, что Егор Лапин пригласит меня, такую офигительную в фройляйнском платье и сабо, на медленный танец, и мы будем романтично покачиваться из стороны в сторону, изредка поднимая друг на друга глаза. Но увы! – он меня совершенно не замечал. Я даже не помню сейчас, приглашал ли он вообще кого-либо. Кажется, он танцевал с Алькой, его закадычной подружкой. Нет, он с ней не «гулял» - это так у нас говорили, когда парень и девушка встречались как «пара». Егор просто дружил с Алькой, они знали друг друга и вне лагеря, да и собственно в лагерь ездили каждое лето. Поэтому на медляки Егор совершенно естественно приглашал Альку, просто, чтобы продолжить треп. А я у стеночки сгорала от ревности и глотала слезы от обиды, вся такая ни к чему нарядная, как жар-птица на болоте.

«Ты мне не снишься, я тебе тоже…
И ничего мы сделать не можем.
Словно чужими стали друг другу,
И между нами, и между нами –
Бееелая вьюуууга!»

И вот скажите мне, как это так получается, что еще час назад я напрягала память, пытаясь вытянуть из нее, где и как я познакомилась с Егором, и даже его лицо - а теперь все картинки, как живые, перед глазами? И картошка в ледяной воде, и начальник Абрам Давыдович, и Егор на воротах, и мои слезы на оборке кримпленового платья... Чудны твои дела, подсознание.